Novi Heder 2021 001 1

Просмотров: 11164

There is no translation available!

Перевод недоступен!


2009PavicS

Српском писцу Милораду Павићу откривен је 24 јуна 2009. године споменик у Москви, испред „Библиотеке страних језика“. Ово бронзано попрсје познатог руског вајара Григорија Потоцког постављено је на зеленој површини испред библиотеке, где се налазе и споменици других страних писаца од Дантеа наовамо. Милорад Павић, том приликом је рекао:

Просмотров: 7189

Воспоминания переводчика Ларисы Савельевой

Новое время №44 о 07.12.09

khazars.com

Король умер. 30 ноября в Белграде на 81-м году жизни скончался великий сербский писатель Милорад Павич. В России он расходился многотысячными тиражами и был, пожалуй, самым популярным представителем постмодернизма. Почти все его романы, изданные здесь, мы читали в переводах Ларисы Савельевой — филолога-слависта и переводчика с сербского и хорватского языков. О том, что за человек был Милорад Павич, о его увлечениях и том мире, который он сам для себя выдумал, — в воспоминаниях Ларисы Савельевой — специально для The New Times

В 1984 году я впервые поехала в Югославию. В Белграде была летняя школа славистов — съезжались филологи со всего мира. В течение трех недель мы слушали лекции, знакомились с городом. Я обратила внимание, что почти во всех витринах книжных магазинов стоит одна и та же книга — «Хазарский словарь». Кто такой Милорад Павич, я тогда не знала. Когда возвращалась в Москву на поезде, залегла на верхнюю полку с книгой и «очнулась» только по прибытии на вокзал. Потом ходила по издательствам, предлагала перевести роман. Редакторы смотрели на меня квадратными глазами…
Спустя пять лет мне позвонили из «Иностранной литературы» и сказали, что хотят опубликовать «Хазарский словарь» в журнале. Тут мне как раз подвернулась еще одна поездка в Югославию. Я нашла контакты Павича, попросила его о встрече — чтобы получить разрешение на перевод и публикацию в России. Он пригласил меня к себе в гости. Он тогда жил в центральной части Белграда, но место при этом было очень тихое, рядом — парк и кладбище. В назначенный час, ровно минута в минуту, я подошла к калитке дома и нажала на звонок. В тот же самый момент на кладбище зазвонили колокола. (Сейчас, зная Павича, я думаю, что он специально назначил встречу именно в это время — он любил все эффектно обставить, позже я в этом неоднократно убеждалась.) Затем калитка открылась — и я увидела маленький особнячок, стены которого были увиты мелкими розами, и писателя с двумя борзыми. Павич был небольшого роста, у него была типичная сербская внешность: немножечко крючковатый нос, усики щеточкой — в общем, он не производил впечатления красавца, но при этом был невероятно обаятелен и мил. Он умел располагать к себе, как никто другой. Мы зашли в дом, в совершенно необыкновенную гостиную, в которой стояли бархатные готические кресла, старинный глобус, подзорная труба и огромное количество книг. Сели друг напротив друга. Через некоторое время в гостиную вошла очень бледная дама с распущенными волосами, как потом выяснилось — первая жена Павича. В руках у нее был серебряный поднос, на нем — графин с вишневой наливкой, причем почти такой же, как делала моя бабушка в Одессе. Мы разговорились на тему детства, каждый стал что-то вспоминать, потом мы выпили, и стало как-то совсем уютно и тепло. Довольно быстро мы обо всем договорились — Павич даже разрешил мне самостоятельно сократить «Хазарский словарь» до журнального варианта. С тех пор мы подружились и виделись уже регулярно — почти каждый мой приезд в Белград или его приезд в Москву.

О переводах

Павич всегда очень скрупулезно читал переводы своих текстов. Он хорошо знал русский язык (английский, французский и немецкий — еще лучше). Один раз нашел в моем переводе серьезную ошибку, и мне было очень неловко. По счастью, ошибка была не в книге, а в журнале «Плэйбой», для которого я переводила маленький рассказ Павича. В одном из абзацев я поняла слова «Дунай встал» как «Дунай замерз», и поэтому в нем нет рыбы. Оказалось, это совсем не так: Дунай встает в буквальном смысле, и даже начинает течь в обратном направлении, а рыба просто уходит на глубину. Вообще меня часто спрашивают: «Павича, должно быть, невероятно трудно переводить?». В том-то и дело, что нет. Он очень просто пишет. И в этом его главный фокус: он достигает красоты и нетривиальности с помощью самых простых средств.

Об увлечениях

Круг интересов Павича было довольно сложно определить — настолько он широк. До самого последнего момента он следил за новинками мировой литературы. Увлекался музыкой — обожал ходить на классические концерты, сам играл на скрипке и фортепиано. Любил путешествовать. Одно время он даже купил квартиру в Париже, но позже от нее избавился: это морока — каждый раз брать билет на самолет, когда тебя залили соседи… Он любил вкусно поесть — именно что не много, а изысканно. Интересовался теннисом — и сам в него играл, и за всеми крупными турнирами следил. В один из моих приездов в Белград я провожала Павича до дома. Стояла прекрасная весенняя погода, мы шли по улице медленно, болтали о жизни. Вдруг он увидел афишу выставки, посвященной какому-то сербскому астроному. «А давайте зайдем, — предложил он. — Меня так волнует астрономия, и как там все на небе устроено…» В общем, он интересовался всем. В последние годы — даже компьютерными играми.

О фантазии

В его книгах нет реальных персонажей. Да и как таковой нашей жизни там нет — это другая планета. Одна из последних его книг «Бумажный театр» — это полностью выдуманная антология мировой литературы. Он придумал 38 писателей (по числу стран, в которых были переведены его книги) с биографиями и библиографиями, и написал для каждого из них рассказ. Все это чистая фантазия. Можно сказать, что он жил в каком-то своем параллельном мире.

О политике

Вопреки расхожему мнению, политика его не интересовала. Поверьте, политические новости — это такие мелочи для человека, который погружен в свой мир и пытается перенести его на бумагу! Война, конечно, не могла пройти мимо него, он очень переживал — чисто по-человечески. Но отношения политических элит Америки, ЕС, Сербии, России его не интересовали совсем, он даже гнушался этой темы. Он считал все это грязью.

О последней встрече

Это было в марте. Мы с директором издательства «Амфора» поехали к Павичу в Белград, чтобы подписать с ним договор (с «Азбукой» у него отношения закончились, и он по каким-то причинам захотел поменять издателя). Приехали к нему в Академию науки и искусства. Он принимал нас в своем кабинете. Стены были увешаны картинами, и там, в частности, была работа его сына «Пейзаж, нарисованный чаем». Сын в буквальном смысле приготовил заварку и писал ею на холсте. Собственно, эта картина и вдохновила Павича на создание одно¬именного романа.
На следующий день он мне позвонил и пригласил погулять по центру города. Мы долго бродили по улицам, говорили ни о чем, потом пили чай в каком-то уютном кафе…
Расставаться не хотелось ни мне, ни ему.

О неизданном

После выхода романа «Другое тело» Павич сказал мне: «Это моя последняя книга. Больше писать не буду — устал». Потом вдруг звонит: «Лара, у меня тут новая книжка готова — «Бумажный театр». Не так много времени прошло, меньше года, он вообще довольно быстро писал… После выхода «Бумажного театра» мне снова было сказано: «Все, теперь точно хватит — я хочу просто пожить». Но в 2009 году на свет появилась повесть «Мушка». Перед тем как отдать ее на перевод, Павич сказал мне, что «в ней впервые много автографических моментов». Действительно, когда я переводила, то обнаружила множество вещей, связанных с его жизнью. Правда, один эпизод меня смутил. Главный герой, то есть сам Павич, пишет свою политическую автобиографию и завещает опубликовать ее после смерти. Я подумала: «Неужели он нам готовит какую-то сенсацию? Или просто в очередной раз разыгрывает?

В 21. веке печатано в мире больше чем 100 книг Милорада Павича в переводах.

Просмотров: 7446

There is no translation available!

Перевод недоступен!


Milorad Pavić

THE EPILOGUE

Never more

The Raven

If you were to buy me once more

A notebook with pages blank and unlined

Perhaps I would finally be able

To write you a love letter

The last instead of the first

*

I was happy, but did not know it,

You were unhappy, but did not know it.

When we realized, it was too late

Forever for me, but not for you

But you did not know that either

*

At „Ljubić’s“ we dined on

Veal with baked vegetables

You sat unhappy and healthy

And I happy and ill

In the mirror behind you

The cars and people going down the street

Were going up the street

*

For my birthday you bought me a book

I read it with your eyes

Watching out for the parts in it

That you might appreciate

For me books are no more

*

There are people that hate us immensely

And others that love us well

I am used to that; you are not

I count only the second,

But you, only the first.

*

You are clairvoyant, you see the future better

Not I, I more clearly see the past

You think only of the past

I dream only of the future

Perhaps we all want what we do not have

*

A woman once foretold us

The future would not resemble the past

I do not believe in that prophecy

On your parasol I wrote

All the lovely days of our past

All the gloomy days of our past

You wrote onto my umbrella

You do not believe that prophecy either

*

An ancient man once wrote

I cannot live with you or without you

When I read that I said

How beautifully this is put

Today I could not care less how it is put

Now I know it to be true

*

In youth the body is before the spirit

In old age the spirit is before the body

I know that both in work and in love

I seized the moment

When the spirit and body were equal

And now it is as it must be

*

You were young, beautiful and talented

I was happy because of your talent

You were unhappy because of my talent

Which left no time for the two of us

While I thought that talent did not count the years

*

I said that books are our children

When they are ready they will spread their wings and fly

When that happened our children spread their wings and flew

When that happened our books spread their wings and flew

Now our house is without the mortar that binds

*

A Russian man says that time

Stands still in matter and flows in energy

I think that our Now, our life

Is born at the intersection of eternity and time

You say that only for four more years

You will be able to wear pretty dresses

(These unpublished verses were written in October and November 2009. Some of them in hospital.) (note by Jasmina Mihajlović)

Просмотров: 7433

Автор: Андрей ЯШЛАВСКИЙ

Московский комсомолец, № 270, 01 декабря 2009, C. 2

В Белграде в возрасте 80 лет скончался культовый сербский писатель Милорад Павич. Мировую известность ему принес роман „Хазарский словарь“. В Москве, во дворе Библиотеки иностранной литературы, этим летом был открыт скульптурный портрет Милорада Павича.

Просмотров: 7512

Автор: Илья Каминский

Труд, № 225, 01 декабря 2009, C. 18

Знаменитый себрский интеллектуал, сказочник и насмешник Милорад Павич скончался от инфаркта через месяц после по-сербски шумно и широко отмеченного юбилея.
В мире имя Милорада Павича стало известно в 1984-м, после „Хазарского словаря“.

Слава эта была внезапной и обрушилась лавиной на скромного поэта, историка сербского барокко, который еще в конце 60-х публиковал свои первые стихи, но больше был ценим профессурой и студентами тех университетов, в которых преподавал. Напечатанный в „Иностранке“ в 1991 году „Хазарский словарь“ оказался в России еще более интерактивным романом, чем об этом предполагал сам автор. Этой эйфорией моментально заразилась и Россия. Сначала его подняли на щит интеллектуалы, которые, жадно прочитав Борхеса, Кортасара и Эко, ждали нового легкоусвояемого интеллектуального развлечения. Затем, изданный в твердых и мягких переплетах, он превратился в модный аксессуар, который молодые люди 90-х носили в руках и изредка меняли на Зюскинда, Бродского, Кундеру или Мураками в зависимости от цвета шарфа или сумки.
Но „Словарь“, как и другие павичевские книги-обманки, оказался глубже и богаче, чем способы его употребления. Казалось, что немного засушливые мистификации слепого библиотекаря Борхеса в исполнении Павича обрели лихость и абсурд, подсмотренный и показанный веселым сербским раздолбаем Кустурицей.
Рожденный в немецкой оккупации и переживший бомбежки Белграда, Павич иронично именовал себя „самым известным писателем самого ненавидимого народа“ и продолжал баловать читателя романами, замаскированными под все что угодно, от кроссворда до расклада карт Таро. Единственное, что оставалось ему написать, по его собственным словам, – это роман-пособие по тому, как умереть достойно. Но, к сожалению, здесь он предпочел правду вымыслу.

Просмотров: 7456

Умер первый писатель XXI века Милорад Павич

Автор: Вера Копылова

Московский комсомолец, № 271, 02 декабря 2009, C. 4

Как, разве он был старым? А мне казалось… Так читатели всего мира реагируют на кончину Милорада Павича. От его книг исходит ощущение невероятной бодрости духа, пульсирующей жизни. Жизни, танцующей перед вечностью. Между тем ему только что исполнилось 80. Инфаркт. Первая мысль: больше ничего не напишет. Хотя прекратить писать книги Павич обещался еще давно. Вот уж правда человек играющий. Так назвал себя сам Павич в интервью “МК” два года назад.

… На звонок в Белград из Москвы отозвалась сама Ясмина Михайлович – супруга Милорада Павича, его муза, его ведьма, как он сам ее называл. Держится достойно, медленно и внятно говорит – но спокойствие дается ей ценой большого напряжения. Ясмина рассказала, что Павич лег на операцию тазобедренного сустава. У него была такая проблема, и он собирался это сделать, операция – продолжительная и требующая общего наркоза – прошла удачно. Он отлежал в больнице положенное время и вернулся домой. Буквально через 4 часа у него случился инфаркт. Его увезли, и больше Ясмина его не видела: положили в палату интенсивной терапии, куда никого не пускают. Сутки он пролежал на аппаратах, без сознания. Случился второй инфаркт. И Милорада Павича не стало…
Ясмина – замечательная писательница и литературный критик. В России вышел ее роман „Парижский поцелуй“. С Павичем у них колоссальная разница – около тридцати лет. Сейчас ей под 50. Внешность – женщина-вамп. С супругом она составляла уникальную пару – очень разную но притом гармоничную. Она стала героиней последней книги Милорада Павича „Мушка“, которая недавно вышла в России и Сербии. Необычными, игровыми, мерцающими можно назвать все его произведения, которые мы знаем, – „Хазарский словарь“, „Ящик для письменных принадлежностей“, „Вечность и еще один день“, „Пейзаж, нарисованный чаем“ (кстати, этот самый пейзаж чаем нарисовал сын Павича, известный художник, и эта картина висит у Павича дома). Но роман „Мушка“ – это дыхание вечности, это взгляд туда, где царит недоступное для нас. Речь идет о 79- летнем известном художнике 1 и его молодой жене – тоже художнице. Роман автобиографичен, зеркален реальности буквально до предела. В романе никто не умирает физически, но необъяснимые вещи происходят с ними, и приоткрывается некая тайна… Тайна выражена в образе шкатулки, которая так и называется: шкатулка, которую невозможно открыть. Но в романе она все же открывается. Для каждого читателя эта тайна будет иной, а в шкатулке будет лежать что-то свое.
Цитата из последнего романа Павича:
„Вселенная – это зеркало, зеркало для каждого из нас, она отражает намерения, мысли, действия. Поэтому будь осторожен в желаниях. И четко их формулируй, проси лишь один раз, этого достаточно, и получишь именно то, чего хочешь. Может быть, ты уже о чем-то попросил, не имеет значения. Желание сбудется. Независимо от того, какие будут последствия для тебя и других. Попробуй и увидишь“.
О Милораде Павиче „МК“ поговорил с его подругой и лучшим переводчиком его книг на русский язык Ларисой Савельевой.
- Действительно, „Мушка“ – это взгляд туда. В его последних книгах – „Уникальный роман“, „Другое тело“ и „Мушка“ – очень явственно присутствуют его мысли, предчувствия, даже контакты с тем миром, который нас всех ждет. Он мне прислал ее в рукописи, и книга вышла почти сразу после ее выхода в Белграде. Последний раз я говорила с ним 15 октября, в день его рождения. Он был дома, и мы долго говорили, он был очень нежен, оптимистически настроен. Сказал, что собирается лечь на операцию, и через 3 – 4 месяца он надеется полностью встать на ноги, и тогда мы увидимся. Я спросила: „Значит, вы мне назначаете свидание?“ Он говорит: „Да, я вам назначаю свидание в Белграде следующей весной“. Я ему в ответ сказала: „Милорад, а я приглашаю вас в марте в Москву на премьеру нового спектакля по вашей пьесе“. Действительно, в марте появится очень интересный спектакль по Павичу это авторская антреприза Марии де Валюкофф – мюзикл в стиле блюз по пьесе „Кровать на троих“. Я думаю, это будет необычный спектакль, как раз в духе Павича – он ведь сам необычный. Такого еще никто не делал. Теперь это будет спектакль памяти Павича…
- Я знаю, что вы бывали у Милорада и Ясмины в гостях в Белграде. Расскажите, как они живут, что у них за дом?
- Квартира в старом еврейском квартале в старинной части Белграда, рядом с парком, где на месте слияния рек стоит крепость Калемегдан, построенная еще римлянами, и где он любил гулять. Квартира у них очень необычной конфигурации, с маленьким балкончиком, где они выращивали разные прекрасные цветы. Очень странно расположены комнаты – дверь в спальню как-то удивительно открывается и закрывается. В спальне есть комод, на котором стоит тот самый ящик для письменных принадлежностей, который описан в романе. Есть огромный аквариум с рыбками, которых Ясмина дрессировала и которые якобы поддавались дрессировке. Стеклянный обеденный стол, который стоит вообще в прихожей. Белые кожаные кресла и чугунные стулья. Он очень хорошо смотрелся в этой квартире.
- На фотографиях он часто в удобном кресле – и всегда такое уютное выражение лица…
- Он очень уютный был. Уютно, удобно и вместе с тем элегантно одет. Всегда ласковый взгляд. Всегда предупредителен. Это был настоящий господин. Он был очень милый. Человек, очень преданный книге. Предметный символ его жизни – это, конечно, книга. Он профессор, переводчик, писатель.
- Лариса, когда вы с ним разговаривали, какое ощущение от беседы с ним? Вспоминает прошлое? Прогнозирует будущее? Шутит? Впрочем, все эти глаголы переводим в прошедшее время…
- Ощущение, что человек не просто что-то говорит, а думает. Все осмысленно. Говорил неторопливо, раздумчиво. Тихий голос. Очень хорошая, образная речь. Часто вспоминал что-то из прошлого, из детства. Часто говорил о будущем. Человек, который всегда хорошо вписывается в настоящий момент. Имеет ясную, прочную связь с прошлым: имеется в виду то прошлое, о котором он пишет: „я писатель уже два века“ – вспоминая не только своих дедов, но и прадедов. И при этом он радовался, что живет в XXI веке.
… Это, кажется, его главное свойство. Павич – может, единственный известный писатель, который в своем возрасте не имеет неприятия к настоящему. Он не зациклен на прошлом, не боится будущего. Он – „вечность и еще один день“. Он – сейчас. Все его романы – так называемые нелинейные. Романы, за которыми он видел будущее. Читатель сам выбирает, как и о чем ему читать. Это началось еще с „Хазарского словаря“ (1984 г.) – как известно, есть мужская и женская версии романа, отличающиеся одним абзацем. „Мушка“ тоже имеет версии.
- Лариса, что это была за пара – Ясмина и Милорад?
- Они были очень активны в жизни, у каждого свое поле деятельности. Ясмина часто появляется на телевидении, на радио, она – из другой сферы, он – университетский профессор, а она сотрудничала со многими глянцевыми журналами. Но они очень нежно друг к другу относились, их можно было видеть в уличных кафе воркующими как два голубка. Для Павича вообще была свойственна игра, но не в плане чего-то деланного. Для него игра была органична. Он любил устраивать жизнь. В этом году исполнилось 25 лет со дня выхода „Хазарского словаря“. И в этом году 20 лет, как мы с ним познакомились. Это было в Белграде в 89-м году. Тогда он еще не был женат на Ясмине. А ему было уже 60. Когда они поженились, ей было лет 30. Сейчас ей лет под 50.
- Он за 20 лет изменился?
- Нет. Он стал поменьше, посуше, но это естественно. Вся его манера была такая обаятельная и прелестная, ее он не утратил. Он был очень светлый. Это больше всего привлекало в нем.
- Что он рассказывал о детстве?
- Его детство и юность отлично описаны в его рассказах – кроме известных романов у него есть несколько сборников рассказов. Мальчик из благополучной, культурной семьи, с глубокими корнями и мощными культурными традициями. Я видела его детские фотографии: это честный мальчик, ориентированный на добро. И он это пронес через всю свою жизнь. Никогда не был замешан в политических гадостях.
- Павич все время писал, что на его жизнь выпало немало войн. Что во время оккупации фашистами Белграда его чуть не расстреляли…
- Я думаю, под войнами он имел в виду Вторую мировую и те дни, когда НАТО бомбило Сербию в 99-м.
- Его любят на родине?
- Понимаете, Сербия – маленькая страна с невероятной страстью писать, очень много там писателей. Сам Павич считал, что на родине он оценен гораздо меньше, чем в других странах. Он переведен в 44 странах. В недавней книге „Бумажный театр“, составленной как антология мирового рассказа, он выдумывал писателей тех стран, где издавались его книги. Тиражи огромны. Но особенно массово его издают у нас.
…В своем интервью „МК“ на вопрос, когда он снова приедет в Россию, Милорад Павич ответил: „Да хоть сейчас. Но надо спросить моих врачей“. Специально для „МК“ писатель сделал необычную вещь – нарисовал рисунок. Простой и сложный, как весь этот человек. Говорят, Павич – писатель для писателей, писатель для филологов. Не только. Павич – для людей с интеллектуальным, драматическим и утонченным складом ума.
И напоследок. Специально для „МК“ Лариса Савельева перевела короткое интервью Павича для известного сербского журнала. Последнее его интервью.
- Я очень рад, что я, которого назвали первым писателем XXI века еще в 1984 году, сейчас живу в этом XXI веке. Я много думаю о книгах. О том, какую последнюю книгу в жизни буду читать. Я думаю, что книга много раз умирала – как книга, сделанная из древесной коры, высеченная на камне, начерченная на пергаменте. Сейчас книга на бумаге умирает. Но я не тревожусь – сейчас будущее за электронной книгой. Потом когда-нибудь на смену ей придет другой вид книги. Но книга бессмертна.

Просмотров: 12527

втор предкризисного романа

Автор: Алексей Митрофанов

Газета, № 226, 01 декабря 2009, C. 5

Он родился в 1929 году, а для нас, россиян, – в 1996-м. Именно тогда на русский язык был переведен роман Милорада Павича „Хазарский словарь“, написанный 12 годами раньше. Автором перевода была Лариса Савельева, и этот самый ее труд был признан журналом „Иностранная литература“ лучшим переводом года в России.
А Россия в это время набирала обороты. Жить становилось лучше, веселее – год от года. До дефолта оставалась пара лет, однако же ничто его не предвещало. Казалось, так будет всегда: год от года все лучше, тучнее. Большая часть столичных жителей считала, что запущен бесконечный созидательный процесс – мы наконец убили гидру коммунизма и теперь уверенно идем к светлому будущему.

Провинция, однако же, вплотную подошла к тому, что называют гранью выживания: в областных центрах завидовали семьям, где хотя бы раз в неделю ели мясо, о районных центрах страшно даже говорить. Но столичным жителям провинция была не слишком интересна.
Тем не менее вся эта двуликая Россия зачитывалась двумя авторами – Пелевиным и Сорокиным. Еще Акунин не вошел в фавор. Не был еще переведен (хотя давно уж был написан) „Алхимик“ Пауло Коэльо. Интеллигенция читала „Маятник Фуко“ Умберто Эко. „Маятник“ был сложен, если не сказать занудноват, даже для высоколобых читателей.
И вдруг возник роман-словарь. Роман „Словарь“. Который был об умном, но читался с легкостью непередаваемой. Более того, его можно было начинать читать с любого места – с начала, с конца, с середины. Это даже не колбаса, которую все-таки правильно есть либо с одного, либо с другого конца. Это сырковая масса какая-то.
Текст – препотешный: „Один из мальчиков, игравших на улице – а игра их заключалась в том, что они менялись штанами, – остановился у киоска, где д-р Сук покупал газеты, и обмочил одну его штанину. Д-р Сук обернулся с видом человека, который вечером заметил, что целый день у него была расстегнута ширинка, но тут совершенно незнакомый мужчина со всей силы влепил ему пощечину. Было холодно, и д-р Сук через пощечину ощутил, что рука ударившего была теплой, и это показалось ему, несмотря на боль, даже немного приятным“.
И вместе с тем текст – об умном. О том, как на рубеже VIII и IX столетий выбирали религию. Но при этом текст основан на фактах выдуманных. Текст-мистификация. К тому же написанный жителем самой таинственной из европейских стран постсоветского времени: при советской власти Югославия считалась самой ненадежной представительницей социалистического лагеря, а по завершении советской власти вдруг единственная сохранила преданность социалистическим идеалам.
Через 10 лет явится „Код да Винчи“ Дэна Брауна. Он тоже прогремит и на весь мир, и на Россию в частности. Он тоже будет и об умном и при этом постижим для обывателя со скромным показателем IQ. Но подстегнутый мощной пиар-кампанией, да еще и на фоне Пауло Коэльо, да еще при довольно активном Акунине он промелькнет молниеносно и успешно будет позабыт.
Здесь же – другое. Начало второй половины 90-х годов. Латиноамериканская интеллектуальная литература прочитана. Пелевина с Сорокиным недостаточно. В детективном пространстве блистает одна лишь Маринина. Коэльо с Акуниным только грядут.
В эту эпоху именно „Хазарский словарь“ становится русским народным и интеллигентским, столичным и провинциальным чтением одновременно. Именно с „Хазарским словарем“ в кармане часть россиян пережила столичные излишества, другая часть – провинциальный упадок, и обе эти части разом плюхнулись в дефолт, ну а потом и в кризис. Он был последней книгой той России, которая существовала с 1991 по 1998 год.
Потому для нас, для россиян, Павич особенно ценен. А значит, горче утрата.
Филолог, директор Библиотеки иностранной литературы Екатерина Гениева:
„Многие его последователи не осознают, что Павич стал их учителем“
Наша библиотека успела сделать то, чего хотели и мы, и Милорад Павич. В нашем дворике был установлен бюст писателя, я этому очень рада. Это действительно настоящий классик, сделавший и для своей культуры, и для своей страны очень многое, изменивший восприятие их во всем мире. Это классик не только европейской, но и мировой литературы. У него целая плеяда учеников и последователей, и многие при этом не осознают, что Павич стал их учителем. Лично мы с ним не были знакомы, но переписывались. Павич собирался приехать в Москву на церемонию открытия памятника, но, к сожалению, ему пришлось отменить поездку из-за плохого самочувствия. Писал он очень интересно. А после того как памятник был открыт, он прислал мне очень трогательный подарок: вырезанный из дерева цветок – одновременно и символ красоты, и символ вечности.

Просмотров: 7692

Автор: Александр РЫБИН

Новости с Востока на Запад

Арсеньевские вести, № 48, 02 декабря 2009, C. 2

Сербский поэт, писатель, переводчик и историк сербской литературы Милорад Павич скончался в возрасте 80 лет, сообщили в понедельник Радио и Телевидение Сербии.

Специалист по сербскому барокко и поэзии символизма Павич родился 15 октября 1929 года в Белграде в семье скульптора и преподавательницы философии. Учился на философском факультете, позже получил степень доктора философских наук. Перед тем как полностью посвятить себя литературному творчеству Павич некоторое время преподавал в различных университетах (в парижской Сорбонне, в Вене, Фрайбурге, Регенсбурге и Белграде). В 1991 году вошел в состав Сербской академии науки и искусства. В 2004 году был номинирован на Нобелевскую премию по литературе. Павич владел русским, немецким, французским, несколькими древними языками. Переводил Пушкина и Байрона на сербский язык.

Просмотров: 7771

Независимая газета, № 259, 02 декабря 2009, C. 16

30 ноября 2009 года на 81-м году жизни скончался от инфаркта сербский писатель Милорад Павич.
„У меня нет биографии. Есть только библиография“, – утверждал он.
Если все-таки обратиться к биографии: Павич родился 15 октября 1929 года в Белграде (тогда Югославия, ныне – Сербия) в семье скульптора и преподавательницы философии, пережил немецкую оккупацию. Еще школьником увлекся языками, в том числе и русским. Окончил философский факультет Белградского университета, получил степень доктора философии в Загребском университете. Профессиональным литератором стал не сразу – был университетским преподавателем, работал в газетах, хотя стихи и рассказы писал еще с юности.

Что касается библиографии, Павич останется в истории литературы прежде всего автором „Хазарского словаря“. Этот роман, вышедший в 1984 году и сразу ставший бестселлером, произвел настоящую революцию в литературе. „Хазарский словарь“ посвящен спорам о выборе религии среди хазар, однако это не исторический роман, а мистификация: действующие лица и события в основном вымышлены. „Словарь“ представляет собой три мини-энциклопедии на тему христианства, ислама и иудаизма, которые можно читать с любой страницы. Предложив читателю вместо обычного текста увлекательную игру-мистификацию с гиперссылками, Павич получил вполне заслуженную славу своего рода провозвестника Интернета. Критика наградила его титулом „мастера нелинейной прозы“. Вслед за романом-словарем были роман-кроссворд („Пейзаж, нарисованный чаем“, 1988) и романы, написанные в форме толкователя карт Таро („Последняя любовь в Константинополе“, 1994) и справочника по астрологии („Звездная мантия“, 2000), а также в форме антологии рассказов разных авторов, каждому из которых была придумана биография („Бумажный театр“, 2008). Среди его произведений – „Железный занавес“ (1973), „Семь смертных грехов“ (2002), „Уникальный роман“ (2004), „Мушка“ (2009)… В них неспокойная история Балканского полуострова тесно переплетается с миром сновидений и древними магическими культами. Он заставил весь мир обратить внимание на литературу маленькой Сербии.
Начинал как поэт, писал критику, работы по истории древней сербской литературы и поэзии символизма, переводил… В 2004-м был номинирован на Нобелевскую премию. В 2006 году Павич выпустил роман „Другое тело“ – его герой, которому автор придал целый ряд автобиографических черт, умирает… Плохая примета – жизнь очень часто чутко отзывается на литературу.
Еще при жизни Милорад Павич удостоился памятника: бюст работы скульптора Григория Потоцкого появился 24 июня 2009 года в Москве, во внутреннем дворике Библиотеки иностранной литературы. Сам писатель собирался приехать на церемонию открытия, но, к сожалению, не смог из-за плохого самочувствия.
„Смерть – это тяжелый труд“, – считал Павич.

Просмотров: 8006
  • Памяти Милорада Павича
  • Автор: Владимир Винников

Завтра, № 49, 02 декабря 2009, C. 4 

В Белграде на 71-м году жизни от инфаркта миокарда скончался Милорад Павич – человек, приоткрывший не только сербам и русским, но и всему людям Земли двери в будущее. И не его вина в том, что именно оказалось за этой дверью.
Опубликованный им еще в 1984 году „Хазарский словарь“ фактически предрекал гибель и Югославии, и Советского Союза. Мог ли писатель быть посвященным в планы тех, кто готовил и осуществлял эти смерти, замаскированные под самоубийства? Вряд ли. Мог ли он разделять эти планы, сочувствовать и содействовать им? Разумеется, нет. Но в том, что он увидел их своим зрением настоящего художника, зрением мудрого сердца, и воплотил это видение в текст – пусть даже трижды „постмодернистский“ – не вызывает никакого сомнения.

„Несть пророка в своем Отечестве“, – гласит евангельская истина. Предостережения-пророчества Павича не были услышаны – во всяком случае, теми, кто должен был их услышать, понять и принять соответствующие меры. До поры до времени всё его творчество воспринималось как артефакт богатого писательского, поэтического воображения. И только потом наступило безнадежно запоздавшее и вроде бы никому уже не нужное прозрение. Такое же, как и всемирная слава, настигшая в середине 90-х Милорада Павича, представителя „двухсотлетней сербской литературной династии“.
„Я был самым нечитаемым писателем своей страны до 1984 года, когда вдруг за один день превратился в самого читаемого. Я написал первый роман в виде словаря, второй в виде кроссворда, третий в виде клепсидры и четвертый как пособие по гаданию на картах таро. Пятый был астрологическим справочником для непосвященных… С течением времени я всё меньше чувствую себя писателем написанных мною книг, и всё больше – писателем других, будущих, которые скорее всего никогда не будут написаны“, – сообщал он в своей автобиографии.
Нет, писать Павич не переставал. „Внутренняя сторона ветра“, „Последняя любовь в Константинополе“, „Звездная мантия“, „Вывернутая перчатка“, „Семь смертных грехов“, „Уникальный роман“, „Свадьба в купальне“, „Другое тело“, „Бумажный театр“ и последнее из законченных им произведений, „Мушка“, – вне всякого сомнения, обогатили и дополнили не только наши представления о творчестве писателя, но и сербскую (даже европейскую) литературу.
Но всё это, наверное, навсегда останется в тени „Хазарского словаря“, написанного Милорадом Павичем от полноты своего скорбящего сердца. „Кто бы ни открыл [эту] книгу, вскоре оставался недвижим, наколотый на собственное сердце, как на булавку“, – эти слова из „Хазарского словаря“ можно легко применить и к его собственной судьбе.
Одним человеком Сердца на планете Земля стало меньше. Но на его книгах вырастут новые люди Сердца.

Просмотров: 7853

Автор: Александр Генис
Памяти Милорада Павича

Новая газета, № 134, 02 декабря 2009, C. 23

Книги Павича мне всегда напоминали Венецию. Ей тоже посчастливилось родиться в условиях максимального принуждения. Венеция завелась в фантастической тесноте. Венеция – игра, ребус или кроссворд, заставляющий мастера вписывать дома и дворцы в строчки каналов. В доведенных до абсурда географических условиях проявилась замечательная самодисциплина культуры: искусственные ограничения обернулись апофеозом формы.

Живя по соседству, Павич перенял опыт адриатического чуда. В поисках освобождения от сношенных литературой форм он взял на себя повышенные обязательства – в интересах свободы заключил себя в каземат. Его книги – своего рода Венеция: жесточайшая организационная структура не мешает величайшему авторскому произволу. Так, сочиняя книгу-словарь, Павич развязал себе руки, смиряя хаос абсурдом. (Нет книг абсурднее энциклопедий, расставляющих предметы, имена и понятия в мнимом порядке.) В сущности Павич работал с литературой второго уровня, со словесностью, уже успевшей отказаться от завоеванной свободы и добровольно подставившей шею под новое ярмо.
„Все книги на земле имеют эту потаенную страсть – не поддаваться чтению“, – проговаривается Павич в конце своего головоломного „Пейзажа, написанного чаем“. Чтобы затормозить читателя и сломать автоматизм чтения, Павич изобрел письмо иероглифами, каждый из которых сам по себе затейлив и увлекателен. Роман складывается из отдельных фантастических микрорассказов, составляющих генеральный сюжет, который никак не поддается пересказу. В каждую книгу вставлен разрушительный механизм, мешающий выстроить текст в линейное повествование.
В стандартном романе есть история, хотя бы ее контуры, которые автор наносит беглыми чертами, а затем заполняет объемы красками в меру изобретательности и таланта. У Павича сюжет как музыка: его надо переживать в каждую минуту чтения. Стоит только на мгновение отвлечься, и мы неизбежно заблудимся в хоромах этой дремучей прозы. Таким образом личное время читателя включено во время романа. Читатель – как актер, который и играет, и проживает положенные ролью часы на сцене, старея ровно на столько, сколько длится спектакль.
Пока мы следим за каждым узором-предложением, общее – „история“ – теряется: за деревьями мы не видим леса. Мало того, „дерево“ ведет нас не только вдаль, но и вверх – на него можно взобраться, чтобы взглянуть на открывающуюся панораму. Каждый элемент прозы Павича – саженец, причем бамбука – уж больно быстро растет. В любом из его сравнений – замысловатая притча, в эпитете – намеченная легенда, в абзаце – свернувшийся фантастический рассказ. Все это гротескное изобилие срастается в одну массивную криптограмму: печь из изразцов, каждый из которых одновременно и картинка, и часть живописного панно.
Сам Павич предпочитал архитектурные сравнения: роман как собор или мечеть. Его книги можно обойти с разных сторон, чтобы бегло осмотреть, но можно сосредоточиться на какой-нибудь детали – портал, орнамент, химера, каменная резьба. Избыточное содержание тут так велико, что у нас еле хватает сил и воображения, чтобы удержать в памяти картину целого. Тут-то автор и приходит на помощь, предлагая читателю кристаллическую решетку в виде словаря, кроссворда или какой-нибудь другой семантически пустой формы. Для писателя соблазн этих структур в том, что они позволяют вогнать материал в жесткие рамки, не выстраивая при этом линейного сюжета. Композиция здесь задана не автором, а чужой, существовавшей до него формой. И чем она строже, тем больше свободы у автора и его героев. Он строго соблюдает не им придуманное правило – следит, чтобы герои в нужных местах пересекались. Зато в остальном он волен – повествовательная логика, сюжетная необходимость, законы развития характера, психологическая достоверность, даже элементарная временная последовательность „раньше – позже“ – всего этого у Павича нет. Он счастливо отделался от презумпции реализма, которая создает из книги иллюзию мирового порядка – с началом, серединой и концом, и навязывает автору изрядно скомпрометированную роль всемогущего творца.
Новаторство Павича подчеркивает неожиданная связь с семейными сагами „мыльной“ оперы: бесконечно запутан клубок родственников, людское тесто, которое автор месил прямо-таки со злорадным азартом. „Семейная“ клетка разбухает по всем направлениям – герои плодятся, раздваиваются, повторяются, отражаются, превращая текст в генетическую шараду. От этого генеалогического баньяна не просто добиться ответа на простые вопросы: кто кого родил, любил, убил.
Нам трудно уследить за героями и уж тем более понять их, потому что приключения разворачиваются не только в пространстве, но и во времени. Созданная Павичем литературная форма требовала организации текста на более сложном уровне. Временные координаты тут наделяются пространственными характеристиками: персонажи могут жить во вторнике или в пятнице – не когда, а где. <Павич> ищет ответа – истины, порядка, гармонии, Бога – не в пространстве, а во времени, не на небе, Земле или в преисподней, а в истории, спрессовавшей вчерашний, сегодняшний и завтрашний день.
Он и сам такой. Когда „Хазарский словарь“ обошел и покорил мир, Павича назвали первым писателем третьего тысячелетия, но сам он тянулся к рапсодам, аэдам, Гомеру, к той литературе, которая была до книг, а значит, сможет выжить и в постгуттенберговском мире – когда и если – их снова не будет.
Обедая с Павичем в Белграде, я попытался заказать из меню мастера: „Порция седой травы, два раза по миске божьих слез, один взгляд в панировке с лимоном“. Меня не поняли, что и неудивительно.
Проза Павича не на каждый день: она изъясняется языком цыганской гадалки. Единица его текста – свернутая сказка. Он – рассказчик кошмаров и игрок архетипами. В этой роли Павич уникален. Но все же в его прозе есть нечто нам знакомое: сквозь перевод тут, если угодно, просвечивает славянская душа. С Павичем нас соединяет общий корень мысли. Ее ходы причудливо, но отчетливо повторяют полузнакомые, полузабытые и все-таки родные мотивы. Вслушайтесь в эти настоянные на Достоевском и Розанове афоризмы: „Бог – это Тот, который Есть, а я тот, которого нет“. Или так: „Все для народа, ничего вместе с народом“.
Такая связь – не от хорошей жизни. Как справедливо и не без зависти считают американские критики, все разновидности „магического реализма“ растут лишь в тех неблагополучных краях, где натурализм и гротеск, реализм и фантастика перемешиваются в мучительной для жизни, но плодотворной для литературы пропорции. Лучшее рождается в момент кризиса. Самое интересное происходит на сломе традиционного сознания, когда органика мира пошла трещинами, но держит форму: уже не глина, еще не черепки. Новую литературу создают те, кто попал в зазор между естественным и противоестественным. Так появились не только книги Маркеса и Рушди, но и Сорокина с Пелевиным. Павич – им всем родня: он работал с тем материалом, с которым сегодня живут в России.
Собственно, Павич и сам мне это говорил, объясняя свой безмерный успех у русского читателя.
- А в газетах пишут, – набравшись наглости, сказал я, – что вы – последний коммунист. Правда?
- Нет, я – последний византиец, – непонятно объяснил <Павич и повел на спектакль, поставленный по „Хазарскому словарю“.
Театр в разоренной войной и тираном столице покорял щедрой роскошью. Он являл собой многоэтажную жестяную воронку, выстроенную специально для постановки. Из подвешенного к небу прохудившегося мешка на голую арену беспрестанно сыпались песчинки, бесчисленные, как время. Борясь с ним, спектакль, ветвясь, как проза Павича, оплетал консервную банку театра. Понимая все, кроме слов, я с восторгом следил за созданием мифа.

Просмотров: 8131

Умер Милорад Павич

Автор: Анна Наринская

Коммерсант. Daily, № 225, 02 декабря 2009,

C. 15 В понедельник в Белграде на 81-м году жизни скончался знаменитый сербский писатель, поэт и филолог Милорад Павич, автор „Хазарского словаря“ – одной из самых читаемых книг конца прошлого века. Вышедший у нас в начале 90-х „Хазарский словарь“ произвел на многих эффект почти оглушительный. Эту книгу можно считать одним из главных текстов наших 90-х. Мистический мир „Хазарского словаря“ оказался работающей метафорой того времени, смысл которого действительно куда легче было объяснить новой фазой в смене всеобщих сновидений (которые, как сказано в „Словаре“, есть не что иное как „сад дьявола“), чем сменой политико-экономических отношений. Необычайная популярность „Хазарского словаря“ вызывала даже раздражение. Про Павича говорили, что он „интеллектуал для бедных“. Что его эффектные приемы, вроде „мужской“ и „женской“ версий „Хазарского словаря“, отличающихся друг от друга лишь одним абзацем, или „зеркального“ устройства романа „Внутренняя сторона ветра“, который можно читать „со стороны Геро“ и „со стороны Леандра“,- всего лишь яркая приманка, за которой нет никакого глубокого замысла никакой особой идеи. И даже что греющая душу балканская экзотика павичевских текстов – результат сознательного желания понравиться на Западе, где, как известно, ценится „локальный колорит“. И Павич, действительно, на Западе нравился, но так сильно и повсеместно, что никаким тонким расчетом это объяснить невозможно. Когда „Хазарский словарь“ в середине 80-х перевели на французский и английский, эту книгу, согласно статистике, гораздо чаще других крали из университетских библиотек, а практически все рецензии были хвалебными и чуть ли не в каждой из них употреблялась фраза „хазары – это все мы“. В парадигме 80-х это означало всеобщую жизнь в присутствии ядерной и экологической угрозы и даже больше – в присутствии угрозы глобализма и окончательной потери национальной самоидентификации. Когда же, почти десятью годами позже, на Балканах началась война, ставшая к тому же одним из главных медийных событий десятилетия, Павича зачислили чуть ли не в пророки. Сам писатель, правда, всегда отказывался признавать у себя дар предвиденья, зато любил рассказывать, что дар писательский был ему уготован – за последние 200 лет в роду в каждом втором поколении Павичей обязательно имелся писатель. Отец автора „Хазарского словаря“ как раз писателем не был – он был скульптором. А мать – профессором философии. Но благополучного детства, вроде бы гарантированного в такой творческой и обеспеченной семье, будущему писателю не досталось. Когда ему было 12 лет, Белград оккупировали немецкие войска. <Павич> вспоминал, что однажды его, ученика средней школы, чуть не расстреляли из-за отсутствия надлежащих документов. Примерно в это же время будущий писатель начал учить русский язык. Это началось после того как „один бывший белогвардеец“ дал ему почитать на русском стихи Фета и Тютчева, „это было единственное, что он взял с собой из дому“. Позже Павич занимался переводами русской поэзии и особенно Пушкина. „Евгения Онегина“ он переводил даже два раза. В начале 50-х Милорад Павич закончил Белградский университет, он занимался историей сербской литературы XVII-XIX веков, специализировался по барокко и символизму. В 1967 он опубликовал свой первый поэтический сборник „Палимпсесты“, через несколько лет еще один „Лунный камень“, но эти издания прошли почти незамеченными. По признанию самого писателя, „вплоть до 1984 года, когда вышел „Хазарский словарь“, я был самым нечитаемым писателем своей страны, а потом за один день превратился в самого читаемого“. Самого читаемого и, что не менее важно, очень любимого – потому что любить Павича легко. В игре, которую он предлагает, нет никакого высокомерия, он готов практически на любую роль – рассказчицы Шехерезады, шута, веселящего публику, смешивая „верхнее“ и „нижнее“, духовное и чувственное, священное и профанное, и алхимика, занятные фокусы которого нет-нет да и приведут к постижению внутренней сути вещей.

Просмотров: 8194

Автор: Наталья Кочеткова

Известия, № 223, 02 декабря 2009, C. 9

В Белграде на 81-м году жизни скончался один из самых значительных писателей ХХ века, автор „Хазарского словаря“, изобретатель нелинейной прозы Милорад Павич.
Трудно сказать, что появилось раньше: электронный гипертекст (то есть текст, имеющий структуру дерева с крупными и мелкими сучьями и ветками) или так называемая нелинейная проза Павича, которую можно и нужно читать с конца, с середины или перескакивая через главы. Это он придумал писать романы в форме словаря („Хазарский словарь“), кроссворда („Пейзаж, нарисованный чаем“), клепсидры („Внутренняя сторона ветра“), дельты („Уникальный роман“). Причем сделал это в эпоху, когда компьютер еще не стал таким же незаменимым в быту предметом, как стиральная машина или электрочайник.

Его дебютной книгой был поэтический сборник с литературоведческим называнием „Палимпсесты“ (1967), что означает тексты, написанные поверх других – стертых. В 1971 году вышел еще один стихотворный сборник – „Лунный камень“. Потом был долгий перерыв. Только в 1984 году появляется знаменитый „Хазарский словарь“. Книга стала бестселлером, а Павич классиком постмодернизма.
Далее последовали „Пейзаж, нарисованный чаем“ (1988), „Внутренняя сторона ветра“ (1991), „Последняя любовь в Константинополе“ (1994), „Звездная мантия“ (2000), „Семь смертных грехов“ (2002), „Уникальный роман“ (2004), „Свадьба в купальне“ (2005), „Другое тело“ (2006), „Бумажный театр“ (2008), „Мушка“ (2009).
Павич странным образом опередил свое время: его романы вошли в моду на заре компьютерной эры и вышли из нее, так и не дожив до момента, когда читать с экрана станет привычней, чем с бумажного листа. Этим летом он должен был приехать в Москву на открытие своего собственного памятника. В аэропорту Белграда Павичу стало плохо, и визит был отменен. Памятник во дворе Библиотеки иностранной литературы открыли без него…
Писатель Милорад Павич: В мои книги можно войти, как в дом
В 2006 году на русский язык перевели „Уникальный роман“ Милорада Павича. К выходу книги писатель дал большое интервью обозревателю „Известий“ Наталье Кочетковой. Мы публикуем его фрагменты.

Известия: В автобиографии вы пишете, что „родились на берегах одной из четырех райских рек, в 8.30 утра, под знаком Весов“. Верите в гороскопы?
Милорад Павич>: Спросите воду, влияют ли на нее звезды и Луна. Задайте этот же вопрос животным и растениям. Между прочим, я опубликовал роман под названием „Звездная мантия“, который в России вышел в издательстве „Азбука“. У него есть подзаголовок: „Астрологический путеводитель для непосвященных“.

И: Ваше детство совпало с нацистской оккупацией Белграда. Ваше самое яркое впечатление этого периода?
Павич: Однажды меня едва не расстреляли за то, что у меня, ученика средней школы, не было надлежащих документов. Немецкому патрулю было недостаточно моего ученического билета. И только благодаря настойчивости моего отца, который немного знал немецкий язык и сумел объяснить, в чем дело, меня отпустили. Мне было тогда пятнадцать лет. Несколько десятилетий спустя, во время поездки в Германию, я читал свои переводы в десяти германских городах. Книги имеют свою судьбу. Писатели – тоже.

И: Как случилось, что вы начали изучать русский язык?
Павич: Это произошло во время немецкой оккупации. Один белогвардеец, после эмиграции из России служивший в чине капитана во французском иностранном легионе, дал мне почитать на русском стихи Фета и Тютчева – единственное, что он взял с собой из художественной литературы. Некоторые из них я помню наизусть до сих пор.

И: Вы писатель и одновременно литературовед. Одно другому не мешает?
Павич: Я занимался сербской литературой XVII, ХVIII и XIX веков, и этому периоду посвящены мои учебники по истории сербской литературы: барокко, классицизм, предромантизм и символизм. Некоторых писателей того времени я считаю своими друзьями и очень благодарен им за эту дружбу. Особо я обязан сербским, русским, греческим и украинским церковным проповедникам периода барокко. У них я научился строить предложения, предназначенные для восприятия на слух, а не для чтения.

И: Как вы относитесь к своим подражателям?
Павич: Я считаю, что быть подражателем – пример не слишком счастливой судьбы в истории литературы. Каждый писатель должен найти свою дорогу, да и я сам не хотел бы подражать себе. Например, многие критики считали, что я после „Хазарского словаря“ опять напишу нечто подобное. Но я этого не сделал. Для каждого нового романа я всегда придумывал какую-нибудь новую, ранее не использованную мной структуру.

И: В статье „Начало и конец романа“ вы сравниваете литературу с архитектурой. Эта мысль была близка акмеистам. Центральная метафора статьи Мандельштама „Утро акмеизма“ – литература как зодчество. Вы имели в виду акмеистов, когда писали этот текст?
Павич: О теории здесь нет и речи. Мне хотелось, чтобы читатель смог „прожить“ в моем романе пятнадцать дней и получить в нем полный пансион за умеренную цену. Вообще в мои романы, как в дом, можно войти с разных сторон. В них несколько входов и выходов. Речь идет, таким образом, о литературной практике.

И: Как вы относитесь к тому, что критики называют вас „первым автором ХХI столетия“?
Павич: Все мы, те, кто сейчас пишет, являемся писателями ХХI века.

Просмотров: 9148

Трибуна,  № 47, 03  декабря  2009, C. 3

В Белграде в возрасте 80 лет скончался знаменитый сербский поэт, писатель, переводчик и историк литературы Милорад Павич.

Слава пришла к нему после выхода в свет в 1984-м романа „Хазарский словарь“, переведенного на десятки языков. Помимо этой книги получили широкое признание „Пейзаж, нарисованный чаем“, „Внутренняя сторона ветра“, „Ящик для письменных принадлежностей“, „Вывернутая перчатка“, „Звездная мантия“, „Последняя любовь в Константинополе“. В них писатель использовал романные формы, которые сам называл нелинейными, переплетал сюжетные линии, времена, предлагал читателю самостоятельно выстроить историю, которая ему придется по нраву. В России Павич с середины 90-х стал культовым писателем. Сначала его подняли на щит интеллектуалы, затем его изданные массовыми тиражами книги превратились в предмет моды. Впрочем, время показало, что книгам Павича, в отличие от скоротечной моды, суждена долгая жизнь.

  1. Пространства Павича
  2. Умер Милорад Павич
  3. Милорад Павич “ Страшные любовные истории“
  4. Милорад Павич

Последний опубликованный